Записки врача: "Не пожелай!..."

Тогда лапароскопических стоек в городе было очень мало, по пальцам можно было перечесть, на нашем отделении она еще стояла в отдельных упакованных ящиках, которые мы с профессором привезли на моем стареньком Москвиче - 412. Так что операции выполнялись старым традиционным методом.

Дедок был крепкий, 73 года, поджарый, сухощавый, ходил бодро, без «клюшки». Ну разве что как многие в этом возрасте болел атеросклерозом, но ни инфарктов, ни инсультов не было. Чуток шалило давление, периодически поднимаясь до 160. Короче, никаких опасений. Чуть настораживало только, что он был «под крылом» доцента, очень грамотного хирурга, ученика А.А. Русанова. Но все в клинике имели право приводить « своих» пациентов, оперировать их. Почему настораживало? Просто, проходя по коридору мимо профессорского кабинета, невольно услышал громкий диалог между профессором и доцентом с упоминанием фамилии этого пациента. Что-то там не срасталось. Но мне было не до этих разборок, я- лечащий врач, мое дело небольшое- подготовить к операции, а потом вести его. Но вдруг в операционном расписании ( а это был железный некорректируемый документ, где ни строчки, ни фамилии невозможно было менять, как в военном приказе) вместо доцента оператором у моего дедули числится профессор. На утренней конференции даже мой доклад по его поводу профессор скомкал. Зато доцент сидел с выражением «морда красная, как огурец».

Операция прошла быстро, спокойно, без сучка и задоринки, разве что профессор посередине «пробухтел» себе под нос: «Можно было и не оперировать, ничего бы не случилось…». Действительно, пузырь из разряда камненосительства, практически «голубой», с единичным камнем размерами около 3 см.

Все хорошо… Но вот с этого момента всё и началось! Снимают со стола, повысилось давление до 170. Отвозят в палату. Через полчаса в ординаторскую вбегает постовая сестра. У больного падает давление, а по дренажу поступает свежая кровь. Теперь "красным" становится уже профессор, берем в операционную. Кровотечение из ложа, растромбировался коагулированный сосуд, натекло немного, около 150 мл. Быстро всё остановили. Уходим, всё сухо и чисто. И опять себе под нос «бухтит»: «Сглазил, собака!…». Тогда я ещё ничего не понимал. Кто сглазил? Кого?

Третьи сутки. Живот у деда горой. На снимках - куча уровней. Считаем, что парез. Стимуляция по полной программе: гипертонические клизмы, прозерин, убретид( тогда ещё был), перидуралка. За двое суток потихоньку справились. Буквально следом другая беда - нижнедолевая пневмония справа ( возможно реакция на затянувшийся парез). Меняем программу, добавляем хорошие антибиотики. И тут незадача: выдает на них реакцию в виде пятен крапивницы. Снова меняем программу. Снова справляемся. Седьмые сутки. У деда темнеет моча, а на следующий день желтеют склеры. Срочно на УЗИ. Панкреатит. Снова коррегируем лечение. За двое суток удается стабилизировать. Я уже начинаю задумываться о профессорском «бухтении». А доцент, втихаря от профессора, периодически заходит в палату к деду и, наверное, продолжает свое « чёрное» дело. И опять это падает на мою голову. На десятые сутки - рвота кофейной гущей, мелена. На ФГДС - геморрагический гастродуоденит. Я в палату к нему уже боюсь заходить, ожидая очередного сюрприза. Начали беспокоиться родственники. Приходится маневрировать, успокаивая их, что, мол, возраст, сопутствующие болячки и т.п. Дед в голове постоянно: на работе, вне работы, во сне, утром, вечером, в обед. Количество препаратов, которые пришлось поменять, может сравниться только с тяжелым панкреонекрозом . Пик этих злоключений – геморрагический цистит. Когда по катетеру стала поступать кровь, профессор бессильно сел на табурет у его кровати и сказал сакраментальную фразу: «Надо что-то делать, а то помрёт!». Последним было динамическое нарушение мозгового кровообращения. С участием терапевта и невролога удалось и это побороть. Уже почти месяц в отделении после плановой холецистэктомии!...

...Что уж там сделал профессор, какие слова нашел он при общении с доцентом, но наступил момент, когда всё «как отрезало». Дедушка сел в кровати, потом встал, а через сутки был мной немедленно выписан. Надо было видеть, как дед стремительно, «на полусогнутых», не прощаясь ни с кем, покидал отделение. При этом надо было представить моё счастливое выражение лица, когда этот «кошмар» закончился. Хотите верьте, хотите нет, но все это было. И эту фамилию запомнил на всю жизнь!